Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник]
Получив подобный ответ, Бонги поначалу не хотел верить ничему и решил даже покончить с собой, кинувшись с Аничкова моста, и Инсу еле удалось уговорить друга, чтобы он не делал этого. Воспользовавшись случаем, он еще раз указал Бонги на коварство Лисицы: знает ведь, что человек нашел свое счастье, успокоился сердцем, так надо же ей непременно вмешаться и все поломать. Инсу никогда не был очарован Лисицей, он всегда ее недолюбливал, считая, что она самая что ни на есть вздорная и заурядная бабенка, которая мечтает лишь народить детей и засунуть под башмак своего мужа. И он увещевал друга, чтобы тот бросил думать о Лисице и не стремился бы, подобно глупцу, совать голову в ее логовище.
Однако все вышло не так, как хотелось Инсу. После первого курса, приехав на каникулы домой, Бонги сочетался законным браком с Лисицей и больше уже не вернулся в Ленинград. Он устроился электрослесарем на шахту, и через год у него появился сын…
Итак, пирушка друзей продолжалась, и захмелевший студент держал речь. Рассказывая, он живо представлял себе ровные, долгие колоннады, львов и сфинксов, розовую предутреннюю Неву, разъятые мосты — и колоссальные небесные просторы страны, через которые медленным ходом, плавно покачивая крыльями, пробирался самолет. И с невольной жалостью Инсу смотрел на своих добрых друзей, внимательно слушавших его, потупив головы. Все они, исключая Бонги, нигде дальше Южно- Сахалинска не бывали. За три года отсутствия Инсу они успели пережениться, заиметь детей, а Бонги, у которого раньше всех появился сын, приобрел себе новое прозвище — Папаша Бонги.
— Ну вот, я и рассказал о себе, — завершил Инсу. — А теперь, друзья, доложите, что новенького в вашей жизни.
Гости переглянулись, помолчали, а затем кто-то ответил:
— Да все у нас по-старому, дружище Инсу. Живем помаленьку, на шахте работаем.
— Купили по мотоциклу, — добавил другой. — А Хон успел даже продать. Теперь он один без мотоцикла.
— А почему ты продал, Хон? — удивился Инсу.
— Э… чего там, — буркнул Хон и затем словно воды в рот набрал.
— Дело тут нечистое вышло, странное дело, — стал кто-то рассказывать. — Купил Хон «Урал» с коляской у Задябиных, а Васька Задяба, слыхал ты или нет, утонул прошлым летом в реке. И вот ехал Хон ночью, а возле моста человек стоит, руку поднимает. Ну, Хон и останавливает. Тот уселся на багажник — и вдруг схватил Хона за шею и стал душить, ни слова не говоря. Еле Хон вырвался, соскочил с мотоцикла и стал драться с человеком. А потом вышла луна, и видит Хон — перед ним как будто бы Васька Задяба! Хон чуть не наклал в штаны, повернулся и бежать. А наутро, когда мы пошли туда, смотрим — мотоцикл стоит под мостом…
Выслушав рассказ, студент с сомнением покачал головою.
— Друзья, — сказал он, — или вы пьяные все, или считаете, что я круглый дурак, и смеетесь надо мною.
— Мы не пьяные, — ответили друзья, — от твоей в и с к э что-то у шахтера ни в одном глазу. А мотоцикл мы все вместе выкатывали из-под моста, что было, то было, Инсу.
— Ребята, возможно ли такое в наш просвещенный век? — мягко укорял друзей студент.
— Все возможно, — ответили ему. — А взять тот случай в Южно-Сахалинске? Таксист ехал ночью, а на углу девушка стоит, машину останавливает. Садится сзади и дает адрес, куда ехать. Ну, едет он и желает посмотреть в зеркало, что за красотку послала ему судьба в скучную ночную пору. Смотрит он, смотрит в зеркало, а ничего не видит. Оборачивается на ходу, — а девушка сидит сзади, как сидела. Снова он смотрит в зеркало — свое рыло видит, а девушку не видит. Что такое? Таксист был молодой, ни черта в таких делах не смыслил, а то бы сразу догадался, что за красотку послала ему судьба в ночную пору… Ну, подвез ее по адресу — стоит хибара деревянная японская, тут девушка и говорит ему, что денег у нее нет, сейчас, мол, вынесу из дома. Таксист смотрит — вход в домишко один, ладно, соглашается. Ушла она, а таксист ждет. Ждал-ждал, надоело ждать, сам пошел в дом. А там старик со старухой одни, таксист им: так, мол, и так, где девушка? «Какая девушка? Никакой девушки здесь нет». Ну, таксист и рассказывает, какая она была, во что одета. И тут старики повалились на пол и стали плакать: оказывается, то была их меньшая дочь, которая умерла три года назад, а сегодня как раз день поминовения, а они позабыли об этом…
— Стоп, достаточно! — рассердился студент. — Друзья мои, не обижайтесь на меня за то, что сейчас скажу. Я без вас, черти этакие, знаете, как скучал все эти годы. Не думайте, что Инсу там, в Ленинграде, зазнался, задрал нос и позабыл все старое. Нет, друзья, ничего не забыл! Я хорошо помню, как мы часто собирались, вот как сейчас, и рассказывали друг другу сказки. Уж такой мы народ: и малому, и старому — всем нам жизнь наша представляется сказкой. Но сейчас, когда все мы уже перескочили в другое время, — уверенно продолжал он, — нашей сказкой стали точная мысль и математика. Да, да, друзья мои, и подите вы к черту с вашими сказками! Да слыхали вы хотя бы, что такое лазер? Что с Земли уже на Луну запрыгнули?
И, выкрикнув это, Инсу грохнул кулаком по столу.
Тут произошло нечто страшное и непредвиденное.
Все пирующие, человек пять-шесть, сидели на крапленом полу вокруг низенького столика. Сам виновник торжества, сытый и пьяный, находился во главе стола, распустив пошире галстук, позади хозяина стояли пустые бутылки из-под шотландского виски. Под столиком дремал лохматый кот, изредка приоткрывая зеленые глаза и настороженно поглядывая на мотавшийся серебристый галстук хозяина, весьма похожий на большую рыбу. Когда студент хватил по столу кулаком, кот как раз погружался в короткий, но глубокий сон, и ему, находившемуся в этом состоянии, показалось, что вдруг треснуло пополам небо и настала гибель поднебесной. Память о той беспощадности, с которою ему утром драли хвост, была еще свежа в нем, и, исполненный ужаса перед новой болью, кот спросонья жутко взвыл и пулей вылетел из- под стола, выставив перед собою лапы с кривыми острыми когтями. Этими когтями кот было увяз в серебристом галстуке, но, пустив в ход задние лапы и мгновенно разорвав нейлоновую рубаху хозяина, зверь взметнулся на его плечо и уже оттуда перелетел к выходу, постепенно снижаясь и исчезая в полутьме сеней, дверь куда была широко раскрыта. Студент же, вскрикнув гораздо страшнее кота, повалился назад и сшиб своим телом черные пузатые бутылки, которые с глухим рокотом покатились по деревянному полу.
Хохот пяти-шести шахтерских глоток, грянувший в следующую секунду, перекрыл шум катившихся бутылок, и кто-то, подымая за плечи побледневшего хозяина и указывая пальцем на дырку в его нейлоновой рубахе, со смехом разъяснял:
— Вот тебе, парень, и наказание за то, что ругаешь нас. Здесь тебе не Ленинград. Мы, конечно, и слыхом не слыхали, что кто-то там на кого-то запрыгнул, а насчет лазера только один Хон специалист — рыбку с его помощью научился ловить…
— Как это… рыбку? — с неуверенной, кривой улыбкой спросил хозяин.
— А так… Достал где-то километра три этого лазера, протянул под морем от Совы до мыса Чайки- но. Какая рыбка наткнется на луч, так тут же и готова — прилипнет и высохнет сразу, а Хон только вытаскивает ее, уже сухую и солененькую, — и прямо к пиву! Хо-хо-хо!
Так, с шутками и смехом, уже к полуночи закончилась пирушка, и друзья Инсу, довольные и веселые, отправились домой. Студент пошел их провожать. Двое приехали в гости на мотоциклах с колясками и теперь вызвались развозить остальных по домам. Инсу сел вместе с Папашей Бонги, и в грохоте моторов, с песнями, в огненном метании ярко вспыхнувших фар ринулись друзья в теплую тьму летней ночи.
Инсу слез вместе с Бонги возле его дома, мотоцикл умчался дальше, и друзья остались наедине.
— Ну, скажи честно, парень, не жалеешь ты, что бросил учебу? — спросил Инсу.
— Н-на… н-наверное, н-ие надо было, а? — заикаясь, робко проговорил бывший студент.
— Эх ты, Папаша! — только и ответил Инсу, хлопая друга по плечу. — Помнишь, как мы готовились к экзаменам в Летнем саду? Мне без тебя скучно бывает, дружище, что там говорить…
— Видно, не судьба мне у… у-учиться, — тихо произнес Папаша Бонги. — У-учись ты, дружище, за себя и за меня.
— Ладно, молчи! — сердито крикнул хмельной Инсу, едва не плача от грустного сочувствия к другу.
Бонги предложил зайти к нему в дом и посидеть хоть до утра: жены все равно нет, уехала к родителям в Невельск, а завтра ему идти во вторую смену, так что успеет выспаться.
— Нет, — отказался Инсу, — не войду я в дом Лисицы, которая отняла у меня друга. Когда-нибудь и зайду, а сейчас не желаю. Прощай!
И он пешком направился домой, насвистывая в темноте мотив той песни, которую они горланили во всю мочь, едучи на мотоцикле: «В з е л е н о й куще жизни мы играющие дети…»
